Иркутск
Свобода с гильотиной
К «полуюбилею» Великой Французской революции
Праздники государственности сразу трех крупных стран отстоят друг от друга всего на несколько недель и даже дней. 12 июня исполнилось 24 года Декларации о независимости России, 4 июля – 238 лет, как существуют США, а 14 июля Франция отметит 225-летие взятия Бастилии и начала революции конца XVIII века. Большинство опросов общественного мнения фиксируют, что наибольшую известность, причем не только среди французов, имеют именно парижские события 1789 года. Каково значение взятия Бастилии для тех и нынешних лет? На этот вопрос нашего агентства отвечают иркутские историки.
Алексей ПЕТРОВ, кандидат политических наук, заместитель декана исторического факультета Иркутского госуниверситета:
«Для обыкновенного человека (француза, русского, шведа или американца), кто слабо разбирается в истории, День взятия Бастилии ассоциируется с самым большим военным парадом в современной Европе. Каждый год с 1880 года в 10 часов утра 14 июля на площади Этуаль парад принимает президент Французской республики, а затем шествие движется от Триумфальной арки до площади Конкорд и всемирно известного Лувра. Там мы крайне редко увидим танки и самолеты, но военнослужащие четко маршируют с оружием в руках. И так же как в России (по аналогии с Днем Победы, но – внимание! – не с днем 12 июня!), это показывают французские телеканалы в прямой трансляции. Это никакой не революционный праздник, а, в первую очередь, нерабочий день, повод просто отдохнуть, встретиться с друзьями и даже пропустить рюмку-другую. И уже почти не осталось тех, кто видит в этом революционные подтексты. По всей стране салюты, праздники, «тусовки». Хотя иногда можно встретить в местной прессе и хулиганские новости, как поджог машины и драки. Но считают ли себя участники этих стычек Робеспьерами?
Как пишут французы, падение Бастилии – это не самый лучший материал для создания мифов. Тюрьму никто не брал, а французский пролетариат ворвался во внутренний двор крепости только после того, как ее комендант маркиз де Лоне выбросил белый флаг. Толпа штурмовала Бастилию, чтобы раздобыть оружие, а само это событие полно таких случайностей и насилия, что волосы шевелятся. Народ под влиянием слухов просто зверел и сметал все на своем пути. Тот же маркиз де Лоне был не просто убит, а расчленен, и его голова, отрезанная обычным кухонным ножом, была выставлена на народное обозрение.
Для французского школьника взятие Бастилии – это первый камешек в создание будущей Французской республики. Ведь уже 26 августа, спустя шесть недель, будет провозглашена Декларация прав человека.
А еще взятие Бастилии привело к принятию нового закона о смертной казни, вполне демократичного. Если ранее преступников из народа чаще сжигали или четвертовали, а дворян обезглавливали мечом или топором, то теперь по предложению депутата Национального собрания Жозеса Гильотена голову отсекали всем одинаково, независимо от количества денег в кармане при жизни.
Примерно в одни дни отрезали головы и принимали декларации прав человека. Иногда подобные сочетания мы наблюдаем и сейчас. А в нашей родной стране кому-то бьем по рукам за украденные три рубля и даем орден закрытым указом за то, что украл три миллиарда…
Невольно задаюсь вопросом: если бы летом 1789 год я жил настоящим парижанином, пошел бы я на штурм Бастилии? Долго бы мне пришлось вспоминать баррикады? Получил ли народ то, что желал, или Наполеон, который быстро отменил все республиканские преобразования и вернул монархию, так вскружил голову, что общество не готово было оправдать террор, защищая собственные права и свободы.
Как сейчас – 225 лет спустя – можно воспринимать события тех лет? Правда ли, что те, кто шел на штурм, хотел жить в будущем Европейском Союзе? Понимали они, что демократическая Франция, а в будущем ЕС – это цель, а не средство.
В 1789 году фрацузская революция отменила феодальную привилегию, которая предоставляла знати право преимущественного проезда по дорогам. Неужели нужно брать Бастилию, чтобы лишить наших феодалов, ой, депутатов, привилегий и льгот?
Как-то прочитал в одной французской газете, что существует две категории французов, которые никогда не поймут историю Франции. Первая из них ничего не расскажет о коронации французских королей в Реймсе, а другая абсолютно равнодушна к взятию Бастилии.
14 июля 1789 года, в день взятия Бастилии, король Людовик XVI написал в своем дневнике: «Ничего». 21 января 1793 года он будет казнен на гильотине. Но это уже другая история».
Сергей ШМИДТ, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета Иркутского госуниверситета:
«Как университетский преподаватель, который имеет возможность отслеживать так называемые «остаточные знания» из области истории у недавних, да и у давних школьников, хочу заметить, что это одно из немногих событий в истории Запада, которое удерживается в памяти даже тех, кто совершенно не интересуется историей. Абсолютное большинство окончивших школу могут припомнить и пересказать примерный ход тогдашних событий, что, кстати, контрастирует со «штурмом Зимнего дворца», про который выпускники постсоветской школы могут вообще ничего не знать.
День взятия Бастилии — главный национальный праздник Французской республики, он отмечается уже сто тридцать с лишним лет. Едва ли есть во Франции дееспособные граждане, которые не в состоянии ответить на вопрос, что произошло 14 июля, и почему этот день стал главным праздником французской нации. Согласитесь, эта ситуация полностью противоположна той, что сложилась в нашей стране вокруг наших главных государственных праздников. Абсолютное большинство россиян не в состоянии ответить на вопрос, что такого произошло 12 июня и почему этот день является Днем России. При этом большинство из этого большинства были современниками событий 1990 года, когда была принята «Декларация о государственном суверенитете РСФСР». Но вот позабылось, не отложилось в памяти.
Да и про 4 ноября наши граждане в основном знают только то, что был дан какой-то отпор «польским оккупантам», а откуда оккупанты взялись в Московском Кремле — им не очень хорошо известно. То, что появились они там не в качестве очередных захватчиков России, а по приглашению части правящей отечественной элиты, у нас поминать не очень принято. Так что в плане четкости и ясности представлений о главном национальном празднике россияне могут только позавидовать французам.
Взятие Бастилии — это главный символ Великой Французской революции, который усилиями европейских (в первую очередь, французских) интеллектуалов и политиков разных поколений в качестве главного революционного символа отодвинул в сторону многие другие яркие революционные эпизоды и этапы. Отодвинул и «революционный террор», который стал этапом движения к свободе, и так называемый Термидор (уничтожение умеренными революционерами радикальных революционеров, остановка революцией самой себя), и установление личной власти Наполеона Бонапарта, которое стало финальной точкой революционного броска к свободе.
Кроме того, взятие Бастилии — это интересный сюжет для обсуждения темы соотношения фактического (реального) и символического в истории. Сюжет на тему того, насколько все-таки символическое для людей важнее реального. В 1789 году, когда разгорался пожар одной из самых великих революций в истории, крепость Бастилия была всего лишь символом гибнущего монархического деспотизма, а не местом заточения самых лучших или просто самых ярких умов Франции (как когда-то).
Да, когда-то ее узниками побывали Мишель Монтень, Бомарше, Вольтер, граф (титул поддельный) Калиостро, маркиз (титул настоящий) де Сад и многие другие. Однако, когда парижское простонародье, то ли вдохновленное яркой речью революционного героя Камилла Демулена, прозвучавшей за два дня до события, то ли продемонстрировавшее чудо самоорганизации «восставшей улицы», подступилось к стенам крепости, там находилось всего семь узников. Среди них не было ни одного политического. Фальшивомонетчики, психиатрические больные и один убийца. Правда, у маркиза де Сада был хороший шанс на то, чтобы оказаться единственной жертвой тирании, освобожденной восставшим народом. Однако и тут не повезло. За две недели до штурма его перевели из Бастилии в закрытое заведение для умалишенных.
Восставший народ не очень интересуется штурмами психиатрических клиник, его интересуют штурмы тюрем и дворцов. Дворец революционная Франция будет штурмовать три года спустя, начало же будет положено штурмом тюрьмы, которую охраняло несколько десятков стариков-ветеранов и швейцарских гвардейцев. Тем не менее, все необходимые декоративные условия были соблюдены. Была пальба, было что-то вроде штурма, было несколько погибших. Коменданту крепости возбужденная толпа даже отрубила голову и, насадив ее на пику, пронесла по улицам Парижа.
Как мы видим, взятие Бастилии не имело никакого военно-стратегического смысла, однако символический смысл этого события огромен. Парижский муниципалитет, временно ставший чем-то вроде тактического штаба революции, принял решение о сносе Бастилии. Почти два месяца инициативные граждане разбирали крепость по кирпичику, пока не разрушили до основания, а на месте Бастилии установили памятный знак со знаменитой надписью «Теперь здесь танцуют». Вот так из нескольких событий сложился грандиозный символ одной из самых влиятельных революций в истории человечества.
Несколько слов об этом влиянии. Я разделяю точку зрения ряда историков, полагающих, что Великая Французская революция задала некую траекторию исторического развития человечества, которая завершилась двести лет спустя вместе с… распадом Советского Союза. Французская революция начала феноменальный порыв человечества к свободе и к некому «правильному» устроению общественной жизни. Этот порыв намечался в рукописях мыслителей Просвещения, продолжился в залпах пушек «генерала-императора Великой революции» Бонапарта и длился две сотни лет, в которые чего только не произошло. И «весна народов» 1848-го, и Парижская коммуна, и Великая русская революция 1917-го, и красное знамя над рейхстагом, и полет Гагарина, и молодежная революция в мае 1968-го, и песня Виктора Цоя «Перемен» (да-да!), и катастрофа СССР, случившаяся тоже в результате революции.
Наша революция конца 1980-х закрыла дверь за эпохой политики больших смыслов, ведь она, по сути, стала победоносной революцией против самой значимой из социально-политических систем, учрежденных революциями, вдохновленными Францией 1789 года. Метафорически выражаясь, змея укусила свой собственный хвост. Или революционный дракон сжег свой хвост своим огненным дыханием.
Так что четверть века назад у нас в каком-то смысле не просто продолжилось, но и закончилось то, что начиналось во Франции 225 лет назад, что отлилось тогда в знаменитую триаду «Свобода, равенство и братство!». Человечество будет продолжать попытки укрепления и углубления достигнутых свобод. Будет продолжать поиски каких-то более или менее разумных форматов равенства (справедливости). И, конечно же, мечтатели будут продолжать грезить о всеобщем братстве. Однако таких грандиозных движений в этих трех направлениях, что начались благодаря Великой Французской революции и продолжались в течении двух веков, человечество, скорее всего, не узнает уже никогда. В зависимости от имеющихся политических взглядов можно горевать по этому поводу или наоборот радоваться, но видимо это так. Очарование и разочарование проектом революционного учреждения свободы и счастья на земле, мне кажется, удачно выразил поэт Волошин, словами которого я озаглавил этот текст.
Парижане написали на месте «архитектурного символа тирании» не «Здесь казнят тиранов» и даже не «Здесь мечтают о будущем». Они написали: «Здесь танцуют». Всегда удивлялся тому, что когда у нас в 1990-е происходила «революция электронных дансингов», никто из арт-менеджеров не догадался учредить ночной клуб с названием «Бастилия» и с соответствующим слоганом про танцы.
А если серьезно, то я вполне допускаю, что эта мирная фраза про танцы является самым серьезным посланием для нас из революционной глубины веков».
Юрий ПРОНИН, кандидат исторических наук, главный редактор газеты «Байкальские вести»:
«Символическое, психологическое значение взятия крепости-тюрьмы Бастилия было очень велико — рухнула твердыня французского абсолютизма. Многовековая монархия затрещала по швам, широкие народные массы, входящие в так называемое «третье сословие» поняли, что «можно надавить», что правительство отступает. Пьянящий воздух свободы подпитывал народную энергию. После взятия Бастилии ситуация пошла вразнос, и поначалу робкое недовольство, боязливо-умеренный протест в итоге обернулись полновесной, масштабной, а значит, кровавой революцией.
До сих пор Великая Французская революция была — и видимо, еще надолго останется — благодатной почвой для споров, обобщений, сравнений, прогнозов, предостережений. Примечательно, что преобладающие оценки тех потрясений со временем менялись, но до сих пор в обществе — и французском, и, скажем, британском или российском — нет единства в оценке периода не только конца XVIII, но и — как следствие — начала XIX века. Пожалуй, все согласны только с эпитетом «Великая». А уж со знаком «плюс» или «минус» — это кому как.
Вот, например, Жан-Поль Марат («Друг народа») или Максимилиан Робеспьер («Неподкупный») — кто эти люди? Народные вожди, неистово и бескорыстно верящие в провозглашаемые лозунги, или кровавые тираны, погрузившие Францию в жесточайший террор? А может, то и другое вместе? Или «зажиточные попутчики» городских низов, такие как Жорж Дантон и Камиль Демулен, чем-то напоминающие право-коммунистический уклон Николая Бухарина — Алексея Рыкова в эпоху сталинских чисток? А король Людовик XVI, взошедший под гильотину? Неспособный, зажравшийся деспот или все же правитель, при котором, как оказалось, было куда спокойнее, чем затем. Правда, это осознание пришло намного позже и громадной ценой… Как и понимание, что консервация «королевской стабильности» любой ценой может привести к народному бунту.
А «пожирание собственных детей», когда жертвами террора стали бывшие друзья-товарищи, творцы Революции? Сначала роялисты, за ними жирондисты, вскоре другие представители умеренного крыла якобинцев. А следом радикалы Эбер и Шометт, неуловимо похожие на будущих троцкистов… И, как апофеоз, широкий невод закона «о подозрительных»… Смерть на эшафоте была поставлена на конвейер, гильотина (именем революции и свободы!) работала без остановки…
Правда, скажем, Сталин проводил отсечение оппозиции грамотнее, не теряя опоры, не допуская Вандеи, тонко ощущая перемены в настроениях улицы, вовремя списывая «перегибы» на исполнителей, и поэтому удержал власть. Робеспьер, напротив, оказался в самоизоляции, одиночестве. Поэтому и перерождение («советский термидор») проводил сам Сталин, лично выбирая последовательность и дозировку, а изначальный Термидор во Франции случился вопреки Робеспьеру и его группе, уничтожил ее, а потому был резче, категоричнее, непредсказуемее – через директорию Бонапарта, империю Наполеона к реставрации Бурбонов…
Наконец, о природе революции. Уже тогда, два с лишним столетия назад, звучали полярные оценки в адрес «парижского майдана»: от справедливого, прогрессивного протеста против «загнивающей, антинародной власти» до «государственного переворота на деньги британского премьера Питта и воротил-плутократов». Да и полное неприятие «революции санкюлотов» со стороны российской императрицы Екатерины II тоже напоминает чью-то реакцию сейчас на несколько иные, но в некоторой степени похожие события. Хотя в то время национальный и гуманитарный аспекты неприятия отсутствовали. Поначалу Екатерина вроде бы хотела в цивилизованную Европу, заигрывала с «вольтерьянством», а французский язык становился для петербургской знати ближе русского… Как оказалось, до поры, до времени… При этом главный мотив высочайших опасений был сугубо политическим: как бы «якобинская зараза» не пришла в Россию, свергнув Романовых таким же манером, как Бурбонов. Возьмут, понимаешь, Бастилию…
Впрочем, политическая культура города, укорененность гражданского общества, сила третьего сословия, включая средний класс, была во Франции конца XVIII века выше, чем в России через 50 и даже 150 лет, несмотря на скачок технического прогресса. Поэтому дворяне-декабристы в начале XIX века, сразу же очутившись в вакууме, не смогли даже захватить власть, а большевики с их аграрно-деспотическим замесом, наоборот, правили куда дольше якобинцев.
Любой из вариантов Великой Французской, как и почти всякой, революции оборачивался колоссальными издержками. По существу, это была игра с нулевой суммой — неизбежная и беспощадная. Что ж, у мамаши Истории суровый характер. Но сегодня День взятия Бастилии — главный праздник Франции. Получается, в общественном сознании важнее все же не создание или реставрация деспотизма, а рывок к республиканским идеалам, пусть в жизни и не вполне совпадающим с триадой «Свобода — Равенство — Братство». Понимая все минусы и неоднозначность взятия Бастилии, большинство французов, однако, не хочет отдавать ее обратно. Трудный, небесспорный, но очень важный урок…».
Присоединяйтесь к нам:
Telegram
Вконтакте Поделитесь новостью с друзьями: