Иркутск
«Вы на что посягаете?», или О встрече с иркутскими ветеранами 25 лет назад
Речь пойдет о событии, которое упоминалось чуть больше недели назад в материале «Под саваном забвения: кому и зачем нужна история без острых углов?». К сожалению, записей той встречи я не вел, а потому целиком полагаюсь на свою память, которая, разумеется, не может быть 100-процентной и сохранила только наиболее яркие – в моем понимании – фрагменты. Итак, четверть века назад…
В ноябре 1994 года я, тогда политический обозреватель «Восточно-Сибирской правды», подготовил к публикации краткий отзыв на недавно вышедшую книгу «Ледокол» Виктора Суворова. Надо сказать, что «Ледокол» тогда наделал много шума и был, как говорится, на слуху. Напомню, в этой книге утверждалось, что весной 1941 года и Германия, и Советский Союз (то есть Гитлер и Сталин) тайно готовили первый удар против друг друга. При этом внешне их отношения были и впрямь дружескими.
Накануне 22 июня по обе стороны границы
Каждая из сторон исходила из того, что иначе первым ударит противник, но о масштабах и сроках его действий имела крайне скудные сведения. В итоге Гитлер, сам того не ведая, упредил Сталина всего на пару недель… Разумеется, автор «Ледокола» привел множество аргументов в пользу своей гипотезы. В частности, с военной точки зрения группировка Красной армии на западных границах имела к 22 июня 1941 года не оборонительный, а отчетливо, бесспорно наступательный характер. А упреждающий удар по группировке, тоже готовящей наступление и к тому же до конца еще не сформированной, всегда особенно эффективен для упредивших (в данном случае – для Германии). И особенно губителен для тех, кого опередили (СССР).
Не буду разбирать бесчисленные «за» и «против» Суворова. Отмечу только, что в любом случае война для Советского Союза как жертвы агрессии носила в целом справедливый, освободительный характер, а разного рода нюансы лишь подчеркивают сложность, многогранность исторического процесса.
Вернусь к событиям 25-летней давности. Считая выход «Ледокола» (как бы к нему ни относиться) важным событием в изучении Второй мировой и Великой Отечественной войны, да и в общественной жизни в целом, я по своей инициативе и подготовил материал в газету. Отзыв был в основном положительным. Разумеется, Суворов (настоящая фамилия до бегства за границу в 70-х годах – Резун) – автор небезгрешный. Но в отзыве предлагалось обратить внимание на особенности действий нашего руководства перед 22 июня, а книге давалась позитивная оценка как двигателя дискуссии, значительно повышающего интерес к самой крупной войне за всю историю человечества.
Главный редактор «Восточки» Геннадий Михайлович Бутаков пробежал текст, сделал небольшую паузу и, раздумчиво произнеся неоконченную фразу: «Ну что ж, старичок…», подписал материал в печать.
Примерно через неделю мне на работу, в редакцию, позвонил кто-то из руководства областного Совета ветеранов и холодно-официальным тоном пригласил на заседание совета, где будет обсуждаться «ваша статья, которой мы возмущены». Я, несколько ошарашенный, все же поблагодарил за приглашение и сказал, что обязательно приду. Положив трубку, я несколько минут сидел в раздумьях, из которых меня «выдернул» следующий звонок. На этот раз звонил главред с просьбой зайти. Я пришел. «Тут вот какое дело, старичок, – вкрадчиво произнес Геннадий Михайлович. – Обижаются на тебя ветераны. Надо бы тебе сходить, объясниться».
Первые дни войны. На минском направлении
День или два, оставшиеся до встречи, были для меня трудными. Мелькнула даже предательская мысль не прийти. Но усилием воли удалось встряхнуть с себя не только страх, но и вариант «явки с повинной». В конце концов, я был убежден в своей правоте тогда (и в еще большей степени сейчас), а значит, искренен. В итоге решил – буду стоять на своем, а главное – что бы ни произошло, сохранять выдержку и самообладание, не скатываться в скандал. И все же было волнительно – холодный пот, язык, присыхающий к нёбу, легкое головокружение…
Ветеранов в небольшом зале собралось не менее полусотни. Был и председатель областного совета Петр Федорович Московских. Помнится, он не очень выделялся, вел собрание скорее мягко, чем жестко, не диктовал, а дирижировал.
Без долгих предисловий меня, упомянув про «безобразия в уважаемой газете», попытались подавить сразу, используя аргумент, привычный за многие годы советской эпохи:
– Пакт о ненападении с Германией помог нам выиграть время, оттянуть войну почти на два года.
Я удивился:
– Товарищи ветераны, давайте вспомним географию. Летом 1939 года у Советского Союза не было общей границы с Германией. Промежуток занимали Польша и государства Прибалтики. Гитлер не решился бы напасть на эти страны, не имея гарантий, что СССР не вступится за них. А уж внезапное нападение Германии на СССР из-за этого буфера было в принципе невозможным. Зато после заключения пакта как раз возникла общая советско-германская граница большой протяженности. Этот факт, конечно, не отдалил, а приблизил войну.
Аудитория несколько озадачилась – было видно, что мои аргументы необычны, находятся вне советских традиций и привычного мировоззрения. Но тут из президиума была сделана еще одна попытка:
– Вы что же, поддерживая Резуна, ставите под сомнение нашу победу в Великой Отечественной войне? Хотите пересмотреть ее итоги? А вы знаете, сколько жизней мы отдали за Победу? По последним данным – 27 миллионов. Вы на что посягаете?
Неожиданно волнение стало проходить. Видимо, я готовился к безапелляционному разносу с затыканием рта. А тут всего лишь критика – пусть и жесткая, но в режиме диалога. Меня спрашивают, меня слушают. Это уже не страшно. Поэтому дальше было легче:
– Безусловно, Советский Союз в составе антигитлеровской коалиции победил во Второй мировой и Великой Отечественной войне, причем внес главный, решающий вклад в Победу. И наши потери мне хорошо известны. И конечно, в связи с тем, что Гитлер, что бы ни происходило накануне войны, напал первым, война со стороны СССР была справедливой. И если мы готовились напасть на Гитлера, а он нас опередил, то как это может отменить итоги войны и наши потери? Да и так ли уж предосудительно напасть на Гитлера?
Признаюсь, в последнем предложении-вопросе я единственный раз немного слукавил. Ибо не известно, что было главным для Сталина при подготовке упреждающего удара: ненависть к нацизму-фашизму (а тогда, к лету 41-го, о преступлениях гитлеровцев было еще не так много информации) и стремление освободить угнетенную Европу или куда более спорный мотив распространения на штыках советского влияния, т.е. по существу тоже агрессия, просто в иной упаковке.
Однако это уже, что называется, реплика в сторону. Как ни странно (а может, и не странно, но тогда это меня удивило), атмосфера в зале быстро разрядилась. Прозвучали только два-три кратких заявления-воспоминания с общей мыслью, что едва ли мы были готовы к упреждающему наступлению на Германию, основанные, впрочем, скорее на эмоциях, причем уже не столь резких, как поначалу.
Видимо, мои слова все же успокоили собравшихся. Для них стало очевидно, что я не враг. Хотя и думаю как-то неправильно, что ли. Дискуссия стремительно, без связующего звена перешла к нынешнему времени – реформам Гайдара, МММ, пенсиям. И тут уже ко мне не очень-то и обращались, а дискутировали между собой. При этом нашлись и несколько защитников проводимых реформ, хотя и с оговорками. Затем двое – по-моему, Московских и кто-то еще – подвели краткий итог. В целом критический по отношению ко мне, но по формулировках корректный. Никаких «оргвыводов» или призывов к газете их сделать. Лично мне лишь рекомендовали быть внимательнее при изучении военной истории, в знаниях которой у меня имеются крупные пробелы. Какие именно по содержанию, не уточнили, а я – чтобы лишний раз не нарываться – тоже не стал уточнять. Затем объявили перерыв перед второй, сугубо внутриорганизационной частью.
Я вышел из зала, и тут меня окликнули четверо ветеранов. Каждый пожал мне руку, один или двое хлопали по плечу со словами «Молодец!». Дальше состоялась краткая беседа примерно такого содержания. «Ты не обижайся на них, они всегда так», – сказал крупный мужчина бурятской национальности, с боевыми орденами и медалями, видимо имея в виду большинство собравшихся. Я ответил в том смысле, что не обижаюсь, все правильно и все хорошо. Другой, наоборот, невысокий и поджарый, поинтересовался, воевал ли кто из моих родственников. После ответа, что да, оба деда, один из которых погиб в бою в декабре 1943-го западнее Киева, а другой прошел всю войну с двумя тяжелыми ранениями, мы вернулись к обсуждению предвоенных дней.
«Я вот перед 22 июня был рядовым, на западной границе, – сказал первый. – Раньше-то не задумывался, а теперь смотрю – может быть. Нам ведь командиры тогда ничего не говорили, а мы мало что понимали. Теперь вспоминаю разные там детали, разговоры, – да, может, и готовились, чтобы, значит, первыми». Остальные либо молча кивали головами, либо вставляли краткие реплики в поддержку.
«А ты молодец, – еще раз повторил один из четверки. – Главное, что интересуешься войной. Это очень хорошо и очень важно. Моих (видимо, младших родственников. – Авт.) и под ружьем не заставишь: им неинтересно и не нужно. Так что успехов тебе».
Честно сказать, я держался скованно – не мог поверить, что обошлось «малой кровью» и мне «ничего не будет». Поэтому, боясь спугнуть удачу, не догадался взять адреса у тех четверых. Сейчас, конечно, я бы повел себя иначе. Но время неумолимо, и прошла уже четверть века… И все же тот разговор – не только по окончании встречи, но и на самой встрече, со всеми, остался в моей памяти навсегда. Это были фронтовики, они сражались за Родину. И они (не только четверо, а все) были совсем другими, чем громоподобные борцы за… позолоченный саван над Великой Отечественной войной.
Юрий Пронин для ИА «Альтаир»
Присоединяйтесь к нам:
Telegram
Вконтакте Поделитесь новостью с друзьями: